время службы, были понятны, однако признаки неладного Анна заприметила задолго до войны. Но вместо того, чтобы с ними разбираться, она предпочитала делать вид, что ничего плохого не происходит{532}.

Критиковать отца за нарушение святости брака было бы чистой воды лицемерием. Да и к тому же её родителям было за пятьдесят, и она определенно чувствовала, что не в том они возрасте, чтобы кто-то, а тем более собственные дети, имел право читать им нотации и указывать, чего им нельзя делать и с кем не подобает видеться. Короче, она решила для себя, что «частная жизнь этих людей – не её дело», и она будет вести себя так, будто «эти люди» ей вовсе и не родные{533}.

Но как бы Анна ни старалась отстраниться от ситуации, суть дела продолжала глубоко её задевать в эмоциональном и личном плане. Отец был смертельно болен, и она готова была на всё, чтобы успокоить его и тем отсрочить неизбежное. Глядя на него Анна думала про себя: «Вот ведь человек, который в жизни шага не сделал без согласия своего окружения». Человек, который шелохнуться не смел по собственной воле. Всю свою взрослую жизнь он отдал служению стране и вынужден был день за днём принимать жутчайшие решения, стоя во главе воюющей нации: чьими жизнями пожертвовать, чьи сохранить? Сколько солдат допустимо пустить в расход? Во сколько душ гражданского населения врага оценить одну жизнь солдата союзников? И ведь у него, по сути, не было ни минуты отдыха от этих проклятых вопросов, от постоянной оценки конфликтующих интересов тех, кто его окружает и где каждый продвигает свою программу действий. Теперь Франклин – инвалид, а Люси – вдова. И встреча их едва ли станет для них чем-то большим, нежели просто воспоминанием о былом счастье и парой часов дружеской, расслабленной беседы. Если это доставит отцу толику радости в безрадостном мире, разве вправе Анна ему в этом отказать{534}?

Вот она и согласилась всё устроить. Ужин был назначен на вечер 8 июля по завершении в Белом доме трёхдневных переговоров Рузвельта с французским лидером Шарлем де Голлем. Анна договорилась, что Люси прибудет через юго-западный служебный въезд со стороны здания администрации, а не через парадный юго-восточный. Прислуживать за столом будет лично Алонсо Филдс, проверенный дворецкий Рузвельта. Список гостей, который обычно публиковался, на этот раз разглашению не подлежал. Элеоноре об этой встрече знать было вовсе ни к чему. Так за организационными хлопотами Анна себя мало-помалу и убедила, что причин испытывать чувство вины у неё нет ни малейших.

В половине седьмого вечера 8 июля 1944 года неприметный тёмный автомобиль тихо подкатил к четырёхэтажному таунхаусу на улице Q через Рок-Крик от Джорджтауна. Водитель чуть подождал. Из дома вышла элегантная голубоглазая шатенка и села к нему в машину. Проехав на юго-восток по вашингтонским улицам, водитель зарулил с 17-й стрит через ворота на территорию Белого дома и, объехав по периметру Южную лужайку, припарковался у двери под Южным портиком{535}.

Анна с мужем Джоном дожидались Рузвельта у него в кабинете. Дверь распахнулась, и появился президент в кресле-каталке в сопровождении Люси Мерсер-Резерфорд. Анна не виделась с гостьей с одиннадцатилетнего возраста. Франклин однажды написал Люси о своей дочери следующее: «Анна – дорогой мне прекрасный человек. Мне бы так хотелось, чтобы ты её узнала получше»{536}. И вот теперь Франклин заново представил Анну женщине, причинившей столько боли её матери.

Все опасения Анны относительно того, как пройдет встреча, быстро развеялись. Люси оказалась всё такой же привлекательной, тёплой и яркой, какой она ей и помнилась. Она была одновременно «дружелюбной» и «статной», и вела себя «со врожденным достоинством и внушающей уважение выдержкой». Она не могла не нравиться. За ужином к ним присоединились две кузины Рузвельта – Дэйзи Сакли и Полли Делано, незамужние пожилые дамы, всегда готовые составить президенту и его гостям приятную компанию и заслуживавшие полного доверия по части неразглашения секретов. Беседа шла «с лёгким сердцем и весело», дворецкий чинно подносил блюда… Ни малейшей неловкости в происходившем не чувствовалось.

Вопреки всем былым неприятностям, Анна вскоре поймала себя на том, что испытывает к Люси «чувство благодарности»{537}. Для Франклина она была дорогой памятью о более счастливых днях – летних, солнечных, с парусными прогулками по Потомаку – до всякой Депрессии, войны, а главное – до полиомиелита. Люси была «тиха и ненавязчива» и внимательно выслушивала все рассказы Рузвельта, не требуя внимания к себе. В отличие от практически всех тех, кто составлял его мир, Люси ничего не хотела от Франклина. Она стремилась только давать. В этом плане она была совсем как Анна. Подарить же ему Люси могла теперь несколько драгоценных часов без неотступных и гнетущих президентских забот. При всех дивных качествах Элеоноры, осознала Анна, её мать была, увы, «не способна дать ему этого»{538}.

Элеонора была человеком, не ведавшим покоя. Могло показаться, что всякий отдых она почитает за разврат, даже традиционные полчаса перед ужином, когда Франклин устраивал у себя ежевечерний «Детский час», выступая в роли бармена и смешивая для друзей мартини (с преобладанием вермута), Элеонора обычно заглядывала лишь на минутку в самом конце и употребляла строго один коктейль, зато залпом, «с волчьим аппетитом». Один вечер Анне запомнился особо отчётливо. Её мать зашла в комнату, преисполненная решимости обсудить какое-то важное дело. Что это было за дело, Анна теперь припомнить не могла, поскольку «навсегда заблокировала» этот участок своей памяти. Элеонора уселась напротив мужа с увесистой стопкой бумаг и сказала: «Ну а теперь, Франклин, я хочу поговорить с тобою вот об этом деле». Анна инстинктивно подумала: «Господи, его же сейчас взорвёт». Будто услышав эту её мысленную подсказку, отец тут же и взорвался. Схватив всю эту гору бумаг, он швырнул ими в Анну, рявкнув: «Завтра утром разберешь их, сестрица». Бумаг было столько, что Анне показалось, что она «только что сквозь пол не провалилась». Элеонора же, демонстрируя несравненную выдержку, встала, выдержала паузу, произнесла: «Прошу прощения», – и отошла поговорить с кем-то ещё. Франклин же взял коктейль и принялся рассказывать собравшимся какую-то историю. Никто ни словом не обмолвился об этом инциденте, но напряжение так и висело в воздухе до конца вечера{539}.

На протяжении всего того лета и всей осени Франклин продолжал тайно встречаться с Люси. Иногда она являлась в Белый дом к застольям с непременным участием также Анны и/или кузин Дэйзи и Полли. Или же он тайно забирал Люси на машине из дома её сестры на улице Q, и они отправлялись на расслабляющую автомобильную прогулку. Как-то раз он даже вывез её на целый день в загородную президентскую резиденцию в Кэмп-Дэвиде, которую сам называл не иначе как «Шангри-Ла». Хотя у секретной службы Люси для прикрытия проходила под именем «миссис Джонсон», сама Анна не считала их встречи «тайными свиданиями». На самом деле, со временем она стала их всё больше приветствовать и ценить. Анна и её отец в разговорах между собой никогда не называли его контакты с Люси «связью» или «отношениями» – исключительно «дружбой». И в роли хранительницы этой дружбы Анна сблизилась с любимым ею превыше всех отцом как никогда прежде. Да и секреты его Анна хранить умела, сделав тем самым себя воистину незаменимой.

Ко времени отбытия Франклина с Анной в Ялту присутствие Люси в их жизни было твёрдо устоявшимся